Писатель Юз Алешковский стоит для меня где-то недалеко
от Довлатова, если не рядом с ним. Когда-то его книги в буквальном смысле перевернули мое сознание – и даже не идеологией, что было бы логично, а необыкновенным языком. Я тогда поняла: мало уметь писать. Писателю ( и журналисту в том числе) надо иметь свой слог, свой язык, свой стиль, чтобы читатель узнавал не по фамилии в конце произведения, а по первым двум строчкам текста.
Но и это не главное в таланте Алешковского. В его книгах, полных юмора и иногда злой иронии, никогда не нарушены границы, где эта ирония переходит в пошлость. Читать Юза – это такое наслаждение!
«Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, – говорил Пушкин незадолго до гибели, – будет полное собрание сочинений Баркова». Так и не вышли, кстати.
«Первые книги, которые выйдут в России при действительной свободе печати (не путать ни с цензурой, ни со свободой слова, ни с гласностью...), перефразировал Пушкина кто-то из друзей писателя, - будет полное собрание сочинений Алешковского». Ну, мы-то этого не застанем…
Отрывок из автобиографии писателя:
К большому моему разочарованию, я не только продолжал расти, но превратился в оккупанта Латвии вместе с войсковой частью отца; успешно тонул в зимних водах Западной Двины; потом успел свалить обратно в Москву и летом сорок первого снова махнуть в Сибирь, в эвакуацию. Вообще, многие наиважнейшие события моей жизни произошли за Уральским хребтом. Так что я имею больше конкретных прав называться евразийцем, чем некоторые нынешние российские политики, стоящие одной ногой в Госдуме, другой – в Индийском океане.
Во время войны, в Омске, я успел влюбиться в одноклассницу буквально за месяц до зверского указа Сталина о раздельном обучении двух полов. По всем предметам я в школе драматически не успевал. Это не помешало мне успеть не только схватить от любви и коварства, от курения самосада и голодухи чахотку, не только выздороветь, но и возвратиться в Москву здоровенным верзилой – победителем палочек Коха, умеющим стряпать супы, колоть дрова, растить картошку, а также тайно ненавидеть вождя, с такой непонятной жестокостью прервавшего романтические общения мальчиков с девочками в советской школе.
Journal information