Иосиф Бродский вошел в мою жизнь внезапно и навсегда.
Я помню, однажды мы поехали отдыхать в Альпы, в горы, в неурочное время – в середине осени. Мы любим малолюдное время для прогулок, отдыха и всяческих медитаций. Но в горах оказалось холодно, к тому же пошле дождь, и лил он целые сутки. В нашем багаже оказалась тоненькая книжечка стихов и прозы Бродского. И мы, сидя на веранде у камина в отеле читали по очереди его произведения. То стихи, то прозу.
Эта поездка забылась, ее детали за давностью стерлись из памяти, но вот эти вечера с Бродским – остались ярким и прекрасным пятном.
А в Венеции мы первым делом помчались на остров Сан-Микеле, где похоронен поэт. Ну, как помчались? Пока доехали, припарковались в Лидо, пока добрались до Сан-Марко, пока разобрались в расписании вапаретто…
В общем, уже темнело, когда мы приплыли, наконец, на Сан-Микеле( это остров - кладбище в Венеции, куда можно добраться только водным путем, естественно). На острове-кладбище никого не было. Ни одной живой души! Я запаниковала, ведь кладбище большое, как мы найдем нужную нам могилу? Тропинка вывела нас к часовне, которую как раз в этот момент запирал служащий – то ли викарий, то ли просто сторож… Он ни слова не понимал по-английски, с удивлением рассматривая странную даму, которая плакала и истерила и непонятно чего хотела. Но до него дошла фамилия «Бродский», он открыл часовенку, зашел в маленькую дверь , за ней стоял столик с ксероксом, и викарий распечатал нам план русского сектора кладбища Сан-Микеле…
Когда мы возвращались, уже стемнело, и мы едва успели на последний трамвайчик вапаретто, отходящий от острова…
Ниоткуда с любовью...
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Journal information